Ростовская М.Н. 2000г.    

Финансовая экономика: апокалипсис нашего времени.

   Мир тонет в пагубной специализации. Предметное растаскивание общества по  дисциплинам чревато большими упущениями. Не принято говорить о принципе дополнительности, обнаруженном Н.Бором в физическом мире в приложении к миру человека. А надо бы. Потому, что вызовы глобализации не исчерпываются вопросами финансовой экономики или социологией развития. Здесь задевается антропология, точнее - антропосфера ограниченной в размерах планеты, а она есть жесткое единство хозяйственной и популяционной стороны нашего бытия.

  Современный кризис особенный. Планетарная антропогенная система не просто насыщена, она перенасыщена. Оптимисты вроде С.П.Капицы, уповая на кардинальную структурную перестройку бытия в глобализирующемся мире  ХХIв., не подвергают сомнению грядущий двукратный популяционный рост. Пессимисты типа М.Делягина глаголят о роковых случайностях, залпом останавливающих прогресс. Существует разная футурология. Несомненно одно - Мальтус с огромной точностью предсказал сам факт возникновения этих проблем начиная с 70-х годов, исходя из прироста планетарного населения. Ну а мы, проводя параллель между людской плотностью и формой организации жизненного уклада, можем обнаружить, что не случайно фритрейдерство (до кризиса 1929г.) сменилось государственным интервенционализмом в домашних экономиках государств-наций вплоть до неолиберального наката, родившего финансовую экономику. Сменились актеры мира капитализма, “хомо экономикус” уступил  место “хомо финансикусу”. Но это не последнее слово в происходящих изменениях.

  Эксперты ООН предрекают пессимистический вариант разложения антропосферы, если не сменится культурный код общества. Формируется трудоизбыточная модель жизни. Индустриальные страны в ХХ в. вырвались вперед, они стали импортировать капитал. У них тотальная капитализация сбережений домохозяйств в воспроизводственном контуре, достигнута нужная емкость банковской системы, ресурсы используются рационально. Излишек заработной платы (она выше прожиточного минимума) поступает институциональному сберегателю/инвестору, далее следует концентрация капитала, импорт капитала, прибыль на капитал. Финансовая недостаточность населения в развивающихся странах препятствует этой схеме, они как бы оказались в ином темпомире со своими  устаревшими укладами и технологиями. Но сама недостаточность капитала периферийных стран в эпоху финансовой экономики обусловлена активной позицией развитых стран, в первую очередь США на мировой арене. В мировом масштабе закрепился неэквивалентный обмен. Стоит вопрос: “Можно ли добиться недиспропорциональной ситуации в современном мире?”. Эксперты ООН утверждают: “нет” (Некоторые подходы к изучению воздействия современного процесса урбанизации на окружающую среду ( Тех. заметки N14) (Под ред. Р.Уайта и А.Бертона).-ЮНЕСКО, 1993), потому что проблема накоплений не экономическая, а социальная. Капиталистический сектор как форма организации хозяйственной жизни  достиг предела, рост рабочих мест в нем не успевает за ростом населения. Это приводит к появлению людей с крайне низкими доходами. Совокупный доход человечества, который вряд ли можно увеличить в дальнейшем при ограниченности ресурсов планеты при норме потребления, необходимой для качественного воспроизводства человека, ставит предел его количеству максимум  в рамках золотого миллиарда (правда никто при этом не говорит, что этом миллиард должен иметь белую кожу, пуританскую или католическую этику и быть сосредоточенным в западном полушарии планеты). Речь идет о том, что капитализм, а тем более финансизм не решает главных проблем жизнеобеспечения. Проблема малодоходных экономик становится основной в современном обществе. Марксисты предлагают ломать режим. Неоклассики закрывают глаза на социальные издержки своих теорий. Неравенство в сфере доходов отражает неспособность высокопродуктивного капиталистического сектора заменить низкопроизводительные некапиталистические формы производства потому, что с ними он тесно связан. Экономические системы мира сталкиваются сегодня с проблемой природных, энергетических, трансакционных затрат, будь то импорт или внутреннее производство, с падением цен на товары экспорта, снижением помощи частному сектору. Переконцентрация экономической деятельности в одних регионах истощает ресурсы в других. Рост цен, распределение благ в соответствии с платежеспособностью усиливают это неравенство. Система урбанизарованной цивилизации гипертрофирована, жизнь человека уязвима перед бедствиями: техногенными, экологическими, финансовыми. Спады в одном регионе рождают хаос в другом. Следование этим курсом ведет к затяжному цивилизационному упадку. Финансовые ограничения делают невозможными капиталоемкие проекты. Общественный сектор выглядит удручающе, что не несет перспектив новому поколению. Иностранный капитал это усиливает. Возникает среда со многими источниками деформации.

 Мы принимаем финансовую экономику как логическое следствие непроведенной институциональной реформы и породившее современные противоречия развития. Иного при таких стечениях обстоятельств  быть не могло. Мы принимаем финансовую экономику как очередной шаг мироинтеграционных процессов, как возмездие за неснятые противоречия и диспропорций предыдущих этапов развития глобальной социальной системы. Если бы мир был иным, если бы выполнялись другие условия, если бы человек был идеальным и т.д. можно было бы идти более справедливым путем.

   Более двух столетий экономический и популяционный рост шли параллельно друг другу и воспринимались как норма в христианском мире. Концепция роста окончательно оформилась у У.Ростоу: была историософская попытка найти пригодные для всех стран институты экономико-политического прогресса. Экономический рост виделся исторически неизбежным. Закрывались глаза на то, что людская эмиссия изначально превосходила возможность системы ее поглощать. Было пространство, куда стравливали демографическое давление. Исчерпание экстенсивного пути развития (совпавшее с окончанием эпохи фритрейдерства) привело к появлению интенсивных форм организации социума в виде государств-наций рузвельтовского, кейнсианского, японского, советского образца. За границами, перегородками и барьерами шло дальнейшее накопление капиталов и людской биомассы. Но и здесь обнаружился предел. Под натиском проблем прорвалась плотина и сели, безжалостно снося слабых и немощных на своем пути, ринулись в мировое пространство в поисках нового равновесия при более адекватных формах  жизнеобустройства растущего человечества.

   Понятие "рост" разумеет некое интегральное явление, в котором задан вектор изменения. Фактор роста отражен в облике глобального общества. Важнейшей характеристикой развития является проблема аллокации ресурсов. Большинство функциональных ценностей локальных систем имеет прямое отношение именно к последней.  Меняющий структуры и формы рост требует постоянного поиска нового геополитического равновесия (равновесия жизненных пространств). Гомеостаз открытых экономик невозможен, системы эти неравновесные. Остается коэволюция - совместная эволюция разнородных элементов системы, которые живут в разных темпомирах, в разных пространственно-временных измерениях (кто-то пребывает в блаженном историческом детстве, кто-то уже шагнул в ХХIв). Глобализация, происходящая в условиях однополярного мира во многом деструктивна, порожденная ею финансовая экономика  неустойчива. Но историческое человечество смотрит на историю с конструктивных позиций и  вряд ли смирится с происходящей сегодня всеобщей  “игрой на понижение”.

   За коэволюцию ратуют и эксперты. В 1972г. принцип "от экспансивного роста к глобальному динамическому  равновесию" обосновал Д.Медоуз. В 1974г. М.Месарович и Э.Пестель пошли от противного и пытались описать будущее международных экономических отношений не как единое поле, а как серию взаимодействующих, неравномерно развитых регионов. Вывод оказался в пользу целостности мира. Мы обречены на интеграцию. Финансовая экономика, сетевая по сути, допускает общества исключенного развития... Но самое неприятное в ней  - постоянные ценовые сбои, перетряски установившихся экономических пропорций. Проигрывают самые уязвимые - домохозяйства и мы видим постоянное падение жизненного уровня населения, разорение мелких фирм, деградацию обслуживающих их отраслей. До каких пределов это будет?

 Почему финансовая экономика вызывает хроническую нестабильность? Начнем с того, что в соприкосновение пришли разные “мирки”, разные формы рынков, ранее законодательно разведенные в по собственным национальным квартирам. На глобальном поле, где единственным императивом провозглашена свобода и конкуренция, началась большая борцовская возня. Жив еще рынок экономического равновесия. Не исчез рынок государственных услуг. Могущ рынок финансового равновесия. Есть силы, стремящиеся привести мир в геополитическое и социальное равновесие. Арена боя являет множество противоборств. Рыночная система - это дискурс многих  взаимосвязанных рынков. Но есть две принципиально разные рыночные модели, которые сосуществуют: рынок финансов, самый “рыночный” (классический) и рынок государственных услуг (самый неклассический).  

  Особенности финансового рынка в том, что это рынок статического равновесия. Ему чуждо понятие “рост”. Это маятник, всегда возвращающийся в свою точку равновесия. Здесь ситуации повторяются. Устойчивым является то поведение, которое считается рациональным, рынок описывается стандартной неоклассической моделью Вальраса: мгновенная сделка, общая для всех полезность, цена является носителем основной информации о рынке. Существование встроенных в финансовую систему институтов позволяет применять  набор стандартных действий.

   Финансовый рынок нуждается в юридических нормах, здесь самые высокие трансакционные издержки (на оценку полезных свойств финансового товара, оплату услуг и агентских функций, на контроль, риски, поручительства, гарантии,  аналитику,  разбирательства, бухгалтерию и т.д.). Поскольку свойств у издержек  много, вовлекаются разные инструменты (рейтинги, прейскуранты, индексы, аудит). Финансовый рынок эффективен только при наличии финансовых посредников, деятельность которых на рынке потребительского кредита, залоговом, фондовом, рынке облигаций возможна лишь в рамках институциональных ограничений. Ранее в государстве-нации финансовая  система базировалась в основном на кредитных учреждениях, либерализм здесь был условным, частные кредитные конторы опекались Центральным банком, сфера деятельности которого простиралась от надзора за банками до установления потолка «кредитного процента». В условиях “полной свободы” банкиры быстро переквалифицировались в брокеров, а регулирующую функцию на мировом уровне взяли на себя сами финансисты посредством свои организаций. Возникли горизонтальные отношения.

   Рынок государственных услуг в противоположность финансовому есть рынок кооперативных решений. При коллективных предпочтениях информация воспринимается иначе. Благом может быть не цена (как на финансовом рынке), а ценность, надежность и т.п. Общей точки равновесия у участников рынка может не оказаться, выведенная из равновесия система не вернется туда, с чего начала (гистерезисы здесь правило). Это типичный пример нелинейной модели эволюционного типа. Предмет модели - не игрок, а популяция. В ней идет передача генотипных конструкций, заложенных в культуре. Максимизируется не выгода, а способность к выживанию. Такой строй существует только как иерархический, что мы и наблюдаем в государственной системе. Чтобы жить достойно, культура элиминирует анархию ради порядка. Экономические игры здесь регламентированы жестко: установлены права собственности и правила получения дохода от нее, введены ограничения для других лиц к чужому имуществу и ресурсам. Отношения обмена фиксируются в контракте.

 Модернизированная модель с элементами представительства групп усложняется и надо определить, что является эффективностью политического рынка. Если политические трансакции низки и действующие лица мотивируются стратегическими моделями, правила жизнеобустройства будут эффективны, что сразу отразится на росте производственных благ. Существует связь правил с состоянием экономики, поэтому наблюдаемый сегодня тотальный промышленный спад свидетельствует в первую очередь об институциональном неблагополучии мировой экономической системы. 

 Мировой индустриальный рост замедлился в то самое время, когда компьютеры завоевали весь мир и власть перешла к финансистам. Появилась глобальная рента, но что-то сломалось в прежнем миропорядке, вырвалась наружу стихия рынка, которая проблем современности, увы, не решает.

                      

 

 

“ПОСТИНДУСТРИАЛЬНЫЙ” РАЙ  ИЛИ КРИЗИС ЭКОНОМИКИ РОСТА?

   После  нефтяных шоков 70-х и 80-х годов ХХ в. в мире меняется структура производства капиталов, а по планете тиражируются схожие неолиберальные курсы в сильно отличающихся странах, что позволяет судить о происходящих явлениях как о событиях эпохальных. На глазах капитализм претерпевает более значительную эволюцию, чем за сто предыдущих лет. Складывается новая топология мира, но как далека она от той, которую предрекали нам апологеты капиталистического рая американского образца во главе с У.Ростоу!

  Навязываемая с кредитами МВФ неолиберальная программа форсированных реформ является сделкой с государствами-должниками по стабилизации сбоя внешних расчетов в системе мирового хозяйства. Реформы направлены на модернизацию домашних экономик в соответствии с условиями глобального рынка, а это вызывает отход от предыдущей локальной модели развития.   

     Доктрина предусматривает: 

-гомогенизацию хозяйственных отношений на монетарной основе

-главным регулятором провозглашается “невидимая рука рынка”

-национально-хозяйственный комплекс и суверенитет объявлены второстепенными категориями. Главное усилие направлено на сведение к минимуму рычагов государственной социальной и хозяйственной политики.

 

  Неолиберальная практика вызывает декапитализацию домохозяйств и целых отраслей, но ей реально ничего не противостоит.

   А ведь с позиции 60-х, когда У.Ростоу заговорил о “постиндустриальном обществе всеобщего благосостояния”, все виделось иначе. Казалось, наступит капитализм с “высоким массовым потреблением” и ведущими станут отрасли, производящие массовые товары и услуги, а не технику и технологии. И будет переориентация хозяйства на нужды человека, на социальное благосостояние.

  В пику У.Ростоу видный аргентинский экономист Рауль Пребиш формирует понятие “общество привилегированного потребления”. Особенность такого общества - бесперспективная альтернатива: либо “привилегированное потребительство” меньшинства, либо давление профсоюзов, что истощает потенциал общественного излишка, источника развития. Выстраивая концепцию для Латинской Америки, где шли острые классовые бои, Р.Пребиш вдруг обнаружил черты привилегированного потребительства и на Севере. Стало ясно, что кризис капитализма конца 70-х годов исходит из его недр. Преодолеть такую деструкцию труднее, чем депрессию 30х.

    Накануне кризиса США добились величайшего уровня производительности и ВВП, стали великой державой. Но порок в том, что эта производительность основана на технике, применение которой влекло насилие над биосферой.

   Потребительский спрос, частные непроизводительные капиталовложения и расходы государства без их взаимоувязки росли так, что потребительство в США превысило ВВП. Разницу стали покрывать из ресурсов других стран и эмиссией доллара, разлившегося по миру. Инфляция стала повседневным явлением. На этот фон  наложилось  удорожание нефти.

  Устранение пороков, сложившихся в социальной и экологической сферах, требует больших инвестиций, которые не увеличат общей производительности системы. Капитализм столкнулся с реальностями, рассеивающими иллюзии о процветании. Для выхода из неурядиц нужен переходный период глубоких институциональных реформ: требуются технические решения и интенсивное накопление капитала. Последнее при снижении его производительности - проблема, осложненная вдобавок инфляционным фоном. Непросто снизить потребление в США, где привыкли к его росту. В обществе привилегированного потребления  существующие механизмы накопления не соответствуют решению таких проблем. Финансовая экономика родилась как ответ на желание потреблять больше, чем производится и проистекает от структурных диспропорций капитализма конца ХХ в. Это:

Высочайшая производительность за счет биосферы

Высокий уровень жизни при капитализме вызван его антропоцентричной установкой. Страны-экспортеры нефти бессильны перед гегемонией центра, хотя видели, что обесценен невозобновляемый ресурс. Нерациональная эксплуатация энергоресурсов была всюду. Низкая цена нефти предопределила неэкономный вид техники и ориентировала мир на ее сверхпотребление. Технологи не думали об экологии. Экономисты же заботились только  о чистоте доктринарного подхода. Биосфера воспринималась как чужеродный элемент.

Требования, несовместимые с ростом продукта

Несмотря на рост мирового продукта, его всегда мало. Речь идет о растущем объеме внутренних и внешних инвестиций, расширении частного потребления, значительном объеме государственных услуг, особенно в социальной сфере, военных расходах. Это все инфляционно. Демократические государства не поднимают планку налога, потому, что упадет прибавочный продукт от производства, что неблагоприятно для накопления капитала. Власти прибегают к денежной экспансии, покрывая дефицит бюджета, а это механизм инфляции.

    Процессы на периферии и в центрах идентичны, но различаются амплитудой. Инфляционное финансирование бюджетного дефицита вызывает хронический рост цен. Добавляется инфляция от отчислений на экологию. Инфляционное расширение спроса в центре удовлетворяли за счет валового продукта остального мира (импорта). Инфляция влечет расслоение социума. Уязвимыми будут слои, не способные влиять на распределение в обществе. Для выигравших групп увеличивается импорт товаров. Когда импорт превосходит экспорт, возникает дефицит платежного баланса. В ответ государство начинает сокращать свои расходы за счет приватизации предприятий и урезания “валфера”. Сокращается спрос самых незащищенных слоев.

Снижение  производительности капитала как следствие системы

Снижение индустриальной производительности капитала происходит по мере капиталистического развития. Технологические новшества дают накопление капитала, идет вытеснение малодоходных производств. Индустрия становится однороднее, снижается дифференциация зарплат .Падает производительность.

  Снижение производительности компенсируется за счет непродуктивного (“постиндустриального”) капитала. Увеличение производительности достигается  диверсификацией товара, рассчитанного на высокодоходные группы. Поначалу непродуктивный капитал дополняет накопление репродуктивного капитала (поднимающего уровень производительных сил всего общества), но потом он оборачивается в ущерб последнему и рост производства приостанавливается. Темп снижается и из-за однородности техники, и за счет концентрации рабочей силы в непродуктивных отраслях товаров широкого спектра для богатых. У обедневших слоев спрос остается узким, так что “постиндустральное общество” не оказывается массовым, как это желал видеть его крестный отец У. Ростоу. Инфляция и милитаризация еще больше снижают производительность системы.

Снижение производительности влияет на продуктивность системы

Снижение производительности инвестиций влияет на динамику развития. Время от времени в экономике происходят крупные корректировки и переоценки. Они диктуются кризисом: тенденция к однородности производства ведет к сокращению получаемой обществом прибыли и в эволюции наступает фаза, когда накопление капитала становится проблемой. Предприниматель поднимает цену, но в развитых странах мощные организации трудящихся тут же  выставляют требования о повышении зарплаты. Инфляция становится неустранимой (эта инфляция была в США до проблемы бюджетного дефицита) 

Порядок накопления и распределения. Кризис

Из-за структурных диспропорций в центрах снизились темпы роста ВВП и для  их устранения требуются инвестиции. Допустим, противоречия преодолены. Вырастет доля накоплений в энергетике и охране окружающей Среды по сравнению с репродуктивными накоплениями. Это не приведет к немедленному увеличению средней производительности в системе, скорее темп роста ВВП упадет. Значит когда кризис минует, новая фаза развития будет идти при замедленном росте. Понизится прирост потребления популяцией. Но если в будущей экономике снизится темп накопления, произойдет большое снижение ВВП. Если общество так и останется с привилегированным потреблением, то какие же социальные группы  затронет данная корректировка?

   Инвестиции, связанные с биосферой, представляют много большие затраты на единицу продукта, чем обычные издержки, включаемые в цену товара. В нефтяной промышленности и энергетике цены повысятся из-за удорожания импорта. Возможно в развитых странах трудящиеся потребуют повысить зарплату. В ответ фирмы снова увеличат цены (с позиции Р.Пребиша инфляция есть следствие конфронтации сил). Поэтому зарплата там всегда растет. Выделение субсидий на безработных, увеличение бюджетных расходов предвещает новый спад, новую инфляцию. Проблемы были бы решаемы, если бы трудящиеся отказались от компенсаций. Но они не пойдут на жертву, поскольку в либеральном обществе святая святых - доход верхних слоев. Механизм накопления, формы присвоения здесь отвечают требованиям системы, в которой преобладают экономические, социальные и политические интересы высших слоев (поэтому либералы выступают за уменьшение доли государственных услуг, ведь государство призвано отвечать интересам всех). К тому же у высших слоев в руках политическая власть. Их накопления, правда, не столь велики в сравнении с завышенными стандартами общего личного потребления в США. Но уровень жизни надо урезать в переходный период экологизации экономики и вряд ли развитие страны, где высокая норма потребления достигнута не столько из-за производительности труда, но из-за ресурсов остального мира, на это пойдут.

Колосс на глиняных ногах ( о всемогуществе доллара)

Кризис главного динамического центра мира  - это и кризис  финансового могущества США. Курс доллара неуклонно падает, но статус мировой валюты дает преимущества для США. На США лежит ответственность за регулирование обращения денежных знаков на планете и они с задачей справлялись вплоть до инфляции от дефицита бюджета. Последовало крушение международной валютной системы, которое усугубилось ростом цен на нефть. В США пошли на внутреннюю денежную эмиссию для покрытия военных расходов на Вьетнам. Мировое пространство наводнилось долларами, распространялся миф о его сверхликвидности, но это был эвфемизм, который не смягчал последствий феномена. Но обращение на еврорынках было мультипликативным. Долларовые депозиты стран с активным платежным балансом шли на кредиты других стран,  увеличивая инфляционное давление. Распухло денежное обращение, но у евродоллара нет механизма регулирования эффекта мультипликации. Возник сбой. США с эмиссией доллара выпутались из внутренних проблем. Вот если бы они вышли на рынок евродолларов, им пришлось бы платить процент за займ, как это делают страны-должники. И они настаивали, чтобы страны с активным платежным балансом увеличили импорт в США и содействовали преодолению американского дефицита. Они хотели усилить операции по кредитованию, опираясь на валютные резервы. Трансформируясь в спрос на импортные товары, доллары вновь обесценился как в случае массированной эмиссии. Многие страны меж тем стали более осторожны в своей валютной политике.

  Хельмут Шмидт, отставной канцлер ФРГ, десять лет формировавший экономический курс страны, в новой книге “В поисках общественной морали” называет неолиберализм американского образца “разбойничьим капитализмом” и вторит Р.Пребишу в части привилегированного потребительства. При расколе общества на  богатых и бедных налоговое бремя в Германии тоже упало на маленьких людей. У немцев 9/10 акционерного капитала сконцентрировано у 1/20 части населения. Чистый доход владельцев капитала за последние 20 лет рос вдвое быстрее, чем доходы наемных работников. Миллионеры гордятся тем, что не платят налогов с постоянно растущих доходов. А люди узнают о спекуляциях и мошенничествах в банках и концернах. Крестьяне и мастеровые, адвокаты и врачи, честно платящие налоги, выглядят глупцами как и подавляющее большинство наемных рабочих, у которых налоги с заработков удерживаются автоматически. Зреет раздражение на государство. Политики в глазах народа выглядят людьми, зациклившимися на власти и влиянии, карьере и престиже, на личном финансовом обогащении. Безудержное стяжательство, карьеризм поразили власть имущих, социально-правовые изъяны общества стали нормой. Промышленное производство вытесняется сектором услуг, а специалист людьми, владеющими компьютером. Растет фиктивная занятость. Призрак упадка бродит по Германии. Х.Шмидт считает, что прав спекулянт Дж.Сорос, сказав, что “культ успеха заменил веру в принципы. Общество лишилось своего якоря... Выживание сильных возводится в ведущий принцип цивилизованного общества”. Об этом ли мечтал У.Ростоу?

 

 

 

Деньги в финансовой экономике

   Вслед за нефтяными шоками, начиная с 1980г. развитые страны меняют структуры производства капиталов, переключая финансирование развития на структуры фондового рынка. На общепланетарном финансовом сверхрынке  отменяют душившие его правила в пользу свободной экономики. Высшей целью провозглашается рыночный интерес финансиста, реализуемый и вне капиталовложений в промышленность. Операции, проводимые с капиталом, становятся абстрактными и напоминают хорошо оплачиваемые игры без определенной мотивации. Поощряется не инвестирование, а выгодная сделка с  активом. Финансовая прибыль больше не соотносится с успехом общества. Финансист не зависит уже от этических и экономических обязательств. Его свобода замешана на индивидуальной способности golden boy к извлечению максимальных доходов, на сумме рефлексов, реализуемых посредством денег в рамках рыночного производства и обмена. Такая свобода создавать деньги в современной  финансовой сфере теоретически трудно понимаема.

    Основной фон, на котором разворачивается финансовая экономика, содержит  вопросы трех типов: вопросы задолженности государств, глобализация рынков капиталов, национализация денежных знаков.

   Задолженность государств является следствием замедления экономического роста, основная причина чего кроется в невозможности современных форм хозяйствования обслужить продолжающееся увеличение населения. Для восстановления утраченного равновесия проводники экономической политики прибегают к займам. Бюджетный дефицит развитых стран поглощает 2/3 частных сбережений, что приводит к оттоку денежных ресурсов из промышленности в государственную сеть. Спад от уменьшения создания денег банками (в условиях паритета банковских и спекулятивных источников инвестиций) компенсируется эрозией денег. Идет замена внутренней валюты (кредиты банков) внешней (ценные бумаги). Продолжается переход от кредитной экономики к экономике финансовых рынков. Любое маневрирование средствами со стороны ЦБ перечеркивается глобализацией сделок. В сделках сталкиваются участники разных валютных зон. Идет игра на завышенных и заниженных курсах валют, на долгах и т.п.. Контроль над сделками затруднен и неэффективен с позиции пресечения спекуляций. Дематериализация обмена ставит центральные банки в нелепое положение: электронные деньги позволяют переводить крупные средства в обход контроля. Возникают условия к стяжению капитала. Сторонники цикличности видят в этом предвестие нового взлета, что сомнительно, но многие сделки в долларах дают возможность отмыть деньги.

  В глобальной экономике идет существенное переосмысление денежного феномена. У классиков деньги - нейтральный материал обмена, утилитарное средство сообщения. Й.Шумпетер видит деньги как кредитный инструмент, такая ценную бумагу, которая дает доступ к средствам окончательного платежа, какими являются предметы потребления.

    В условиях нынешнего рыночного поведения финансистов деньги, будучи накапливаемым и меняющим свою стоимость продуктом, уже иные, хотя и продолжают оставаться мерой рыночной стоимости. Стоимость любой вещи все еще сопряжена со стоимостью денег, но сама стоимость уже не перекрыта  товарообменом. У денег теперь своя динамика формирования стоимости. Крупнейшие специалисты в области теории современных денег М.Аглиетта и А.Орлеан пришли к выводу, что нет никакой теории денег, а есть лишь теория их количества, т.е. количества некого социального объекта, присутствие которого в экономике не подпадает под постулируемую логику этой системы.

  Социализация обмена осуществляется в семантике национальных валют и множества разнопорядковых финансовых инструментов. Здесь сводятся разные соперничающие программы. Деньги выступают как непотребляемый эквивалент обмена, но выражают жажду приобретения, проявляемую в стоимости. При этом сами деньги стоимостью не являются. Стоимостная вольница, скрытая в деньгах, будет проявляться в сделках, в которых они станут участвовать и в которых их стоимость будет меняться объективно или субъективно. Никто уже не отважится увязать значение денег со стоимостью. Кризис смыслов налицо, но это воспринимается не как катастрофа, а как общий расстроенный процесс.

   Все верят в то, что деньги - мера стоимости. Эта вера частных субъектов в трансцендентность института денег безупречна и непоколебима. Она подобна религии. Между тем капризный процесс образования денежной массы покоится на частной инициативе и он отличен от того, что имели прежде. Сбывается мечта ультракапиталиста Ф.Хаека, ратующего за то, чтобы выдать каждому субъекту по печатному станку: число эмиссионных точек выросло многократно. Грядет полная секьюритизация хозяйства. Рост денежных активов достигается их выпуском фирмами и банками. Частное децентрализованное производство кредитов и ценных бумаг может привнести в экономику развитие - капитал предвещает инвестиции. Ранее эту роль играли кредитные деньги, эмитируемые банком. В период экономического роста, сопровождающегося усиленным пользованием кредитом, центральные банки применяли ограничительную кредитно-денежную политику, соотнося экономический рост с потребностью в кредите за счет резервных отчислений. Внутринациональные механизмы образования денежной массы базировались на количественных методах ее регулирования. За фасадом сегодняшней кредитно-денежной политики скрыта лавина псевдоденежных частных активов, ежедневно выпускаемых и продающихся на национальных и международных кредитно-денежных рынках, что озадачивает органы, призванные регулировать предложение денег. Такое образование денежной массы и есть наличие сугубо частных денег. Каждому экономическому агенту позволено их выпускать и продавать по всему миру. Хотя эти активы не единственный вид денег, находящихся в обращении, никто не оспорит факт, что они представляют собой самый динамичный товар, стоимость которого растет наиболее быстрыми темпами. Как же координировать действия центральных банков, если активы, якобы находящиеся под их контролем, исчисляются сотнями видов и свободно выпускаются без общих количественных ограничений, отличаются на разных национальных рынках по природе, размеру, приносимой прибыли и срокам?

 Этот “пространственный” срез проблем дополняется срезом во времени, порождающим  эффект “обесценения будущего”.  Спекуляция и регулирующие органы создали инверсию коротких и длинных ставок. Долгосрочные инвестиции стали проблемой. Посредством ценных бумаг эксплуатируются уже экономические связи, организуется жизнь в кредит у нерожденных поколений. Современная финансовая экономика породила столько обязательств, что для расплаты по ним не хватит всей товарной массы планеты и одно поколение предстоит “перепрыгнуть”. Мир захлестнут уже не денежной, а финансовой инфляцией, вызревшей из недр современной индустрии капиталов. Разорваны временные ряды, раздроблено пространство, наметился разлад антропосферы. Это и есть предел ныне господствующей формы хозяйства. Это не “плановый” (в рамках теории циклов) кризис. Это кризис особого рода, почему сомнительно, что идет-де “первоначальное” накопление капитала и надо ждать, когда он заработает во благо человечества. Финансовая экономика затронула всю телеологию бытия. Разгневан Хронос, а он, как помнится, пожирает детей.

  Появившись 1000 лет назад, финансовое дело и производство капиталов расцвели только в рамках национальных границ. Современные деньги глобальны и разнородны. У них есть производные первого, второго, третьего порядка: деньги от денег, бумаги от бумаг. Такое разнообразие финансов вносит сумятицу. От них обычные монеты и банкноты М1 отличаются тем, что используются в платежах. Вексель (переводная тратта) уже позволяет платить без наличных монет. Когда создавали национальные кредитные деньги, центральные банки брали под контроль денежную массу. Для создания кредита любой банк должен соблюдать коэффициент покрытия и ликвидности, определяемые количеством денежного сырья М1, которым он действительно располагает. Чтобы получить это сырье, банки использовали внутренний межбанковский рынок, открытый только для банков данной национальности и обладающий стратегическим значением. На этом  рынке сделки были за вознаграждение, представляющее стихийный индекс нехватки или изобилия денежного сырья. ЦБ влияли именно на этот первичный рынок, диктуя цены на сырье (каковым являются деньги М1), используя методику тонкой регулировки или предлагая альтернативное финансовое сырье.

   Свобода и ее парадоксы лежат в основе современной финансовой политики.  Национальные финансовые системы оказались менее всего подготовлены к финансовой вольности. Непрерывные изобретения ссудодателей ранее находились под пятой государства и в условиях меняющихся промышленных и финансовых задач сама система трансформировалась постепенно. Только с 30-х годов были допущены фрагменты свободной конкуренции. В глобализующемся мире все наоборот. Регулирующие органы, оставшись в национальных рамках, растерялись. А в мире исчезла  стабильность в кредитно-денежных отношениях.

  Априори ЦБ - дирижер домашнего рынка. Но центральные банки подыграли спекулянтам, поддерживая высокие процентные ставки по краткосрочным активам в целях поддержания национальной финансовой стабильности: на глобальном уровне между крайне поляризующей кредитно-денежной политикой государства и сосредоточением спекулятивных авантюр на краткосрочном рынке игроки получили ситуацию, близкую к их идеалу: она объединяет в себе высокие доходы и очень высокую прибыль благодаря надежности кредитно-денежной политики и отсутствия координации.

   Кризисы выявили стратегическую роль регулирующего вмешательства. Под сомнением надежность либеральной рыночной системы. Рыночное поведение оказалось глубокой анархией, где тонут даже среднесрочные планы. Но сомнительно, что сугубо национальное государство предохранит от перегрева современную экономику или оградит ее от ненасытных аппетитов мировых игроков. Скорее государство подпадет под динамику этих мировых рынков.

  Финансовые продукты на бирже не связаны напрямую с товаром. Их стоимость определяется реакцией игроков. Здесь доминируют чувства, эмоции, страх, интуиции, все, кроме экономического выбора. Сегодняшние деньги, как считает Рено Фабр, “не подпадают ни под какие оценочные критерии, которые могли бы, указав на их природу, одновременно определить их назначение и положить конец той двойственности, из которой рождается всевластие и нечистоплотность денег”. Коллективный образ производителя, заложенный в деньгах (императорский, королевский, демократический, социалистический) всегда был неприкасаем. Вес денежной единицы оспаривался, но только тогда, когда слабел производитель или система, ими обслуживаемая. Сквозь фазы доверия к деньгам прорывалась идея о их недостоинстве. Уничижительные эпитеты в адрес денег в истории вовсе не случайны и отражают смятение общества перед второй денежной сутью, которая по Рено Фабру названа “непрогнозируемой необузданностью” (обесценение, возможность спекуляции, неравный обмен, эксплуатация, стоящая за ними).

    В то же время история показывает, что правильно взвешенные, справедливо и  целесообразно использованные деньги есть важнейшее средство развития цивилизации. Не поздно и сейчас сделать так. С понятием “деньги” неразрывно связано понятие “капитал”.  Но издавна известна дилемма о капитале: всегда говорили и о коллективной необходимости в застывшем труде и о спекуляциях на собственности и индивидуальном риске (наиболее авантюрной оказалась практика янки бондз). Дебаты о том, что есть капитал актуальны и сегодня.

 Современная мировая денежно-финансовая практика концептуально прочиворечива, тенденции ее тревожны. Интересы локальных групп в  глобализующемся мире запутывают определение денежных механизмов. Но они все-же не являются интересами большинства на планете, это не стоит  забывать.

 

 

 Ростовская М.Н. , 2000г.

США: от союза акционеров к транснациональной инфраструктуре

 

   Главные субъекты развития в посткейнсианской экономической системе - государства и крупные транснациональные корпорации. Взаимоотношение этих субъектов рождает мозаику форм в соотношении глобального, универсального и национального. С позиции экономической  власти на национальном уровне главным субъектом развития выступает государство, на универсальном - организации государств, на глобальном погоду делают транснациональные империи, определяющие финансовый и ценовой климат планеты. Современный экономический  ландшафт еще не полностью сформировался, отношения между субъектами противоречивое и подвижное, переходность эпохи заметна во всех сферах человеческой жизни от производства до самого общества.

   Двадцатый век покончил с изоляционистскими тенденциями в мире. Вместе с тем на фоне взаимозависимости стран друг от друга выявляется центр силы и динамики, каковым по воле судьбы и обстоятельств стали США. Однако эта страна в силу своей истории и ментальности переселенцев обладала рядом характерных черт, отличающих ее от стран континентального типа. Одной из таковых  было обстоятельство острой нехватки рабочих в начале ХХ в. Это заставляло Америку экономить на труде и наилучшей производственной формой для этого оказался трест. Революций в менеджменте оказалось появление первого треста “Стандарт ойл” (1892 г.), когда акционеры 40 нефтяных компаний подписали соглашение о передаче всех имеющихся у них акций уполномоченным лицам в доверительную собственность. Такая форма объединения капитала оказалась столь удачной, производственная отдача от капитала столь велика, что тресты стали доминировать в стране, воспевающей между прочим либеральные ценности. Население активно вовлекалось в долевое участие в капитале, в сделки с акциями, что считалось недопустимым в континентальной Европе. В Японии, Германии, Франции преобладали займы и был разрыв между объемом долевых и долговых ценных бумаг. Здесь акции служили скорее инструментом закрепления «дружественных связей» и смысл виделся в перекрестном владении капиталом, хозяйство выглядело монолитной «корпорацией». Контрольные пакеты акций находились у стабильных инвесторов, «враждебные» поглощения компаний исключались. Банки спаивались с предприятием долгосрочным кредитом, опекали производство, что усиливало национальную безопасность, но снижало адаптивность к перепадам конъюнктуры. Схема работала не на привлечение капитала, а на его накопление.

  До Великой Депрессии фондовый рынок США был анархичным. Манипуляция ценами, фиктивные операции (одновременная покупка и продажа ценной бумаги), сделки по сговору между группой агентов, концентрация лотов у отдельных лиц, практика «коротких» продаж, к которым прибегали «медведи»характеризовали биржу. Для поддержания правил игры рынок контролировался саморегулируемыми организациями профессиональных участников. Все игроки думали о прибыли, о правах инвесторов речи не шло.

  Если бы существовал механизм увязки движения фиктивного капитала с движением капитала реального, то лишь при росте богатства корпорации росла бы цена акций. Но «пирамидостроительство», «маржевые сделки» в кредит от банков через брокеров приобрели невероятные масштабы. Фиктивный капитал рос огромными темпами из-за выпуска необеспеченных акций.  В 20-е годы 55% личных сбережений американцев было вложено в ценные бумаги, 20 млн. инвесторов участвовало в спекуляции. 1929г пузырь лопнул, крах фондового рынка повлек кризис банковских неплатежей, массовое банкротство. Реформы Ф.Д.Рузвельта, переломившие ситуацию, стали триумфом кейнсианства. С либерализмом в деятельности инвестиционных институтов было покончено.

 Регулирующее финансовое законодательство США 1933-34гг. ставило под контроль государства все финансовые потоки. Оно стало образцом для других стран и включало «Закон о ценных бумагах», “Закон о банках” (с запретом на совмещение коммерческих и инвестиционных функций), «Закон о фондовых биржах», коммерческий кодекс,  “Закон о компаниях”, “Закон о доверительном контракте”, “Закон об инвестиционных компаниях и консультантах” (1939г.) и позднее появился  “Закон о банковских холдингах” (1956г.). Вся банковская деятельность жестко регулировалась и находилась под контролем.      

  К 70-м годам такая банковская система в США пришла в застой. Приоритеты кейнсианской политики государственного регулирования заключался не в том, чтобы банки максимизировали прибыль, а в поддержании экономической безопасности страны. Строгие регулирующие правила заморозили отрасль. Но новые финансовые инструменты, появившиеся для расшивки бюджетной проблемы, позволяли интенсивнее использовать капитал банков. Революцию произвел  “Закон о банковских холдингах”.

  Собственно холдинговая  компания продолжает логику развития трестов как основных форм монополистического объединения с США. По мере широкого их распространения в первоначальную схему отношений были вводены новации. Так, вместо группы физических лиц, которым передаются акции в управление, появилось лицо юридическое, возник тип держательской компании (holding). Слияние холдингов с финансовым капиталом вызвало озабоченность законодателя, что и породило закон "О банковских холдинговых компаниях". закон  допускал слияние капитала в рамках штатов. Авторитетные банки стали  привлекать под свой акционерный капитал средства, превышающие собственные в 14 -16 раз. Их доход превзошел 13%, в то время, как в промышленности  он составлял только 10%. Но акции банков были недооценены, покупатель предпочитал корпоративные ценные бумаги. Банки лоббировали отмену ограничений на собственный и заемный капитал, чтобы получить дополнительный акционерный капитал, скупали акции наиболее агрессивных банков, и в 1972г. по скупленным банковским акциям получили ценовую надбавку в 50%. Но “холодная война” вымотала США, инфляция выросла до 13% ,что  на родине обнулило банковскую прибыль.

  Банковские законы позволяли привлекать заемный капитал и тогда, когда  отношение акционерного капитала к суммарным активам продолжало ухудшаться. Филиалы банков, созданные на основе акта Эджа (Federal Reserve Act, 1913) национальные банки могли  инкорпорировать дочерние компании для международных банковских операций и капиталовложений на любых территориях для  любого клиента, финансировать экспорт-импорт. Дочерний банк (subsidiaria) представлял собой отделение банка на зарубежной территории, контролируемое «головным» учреждением, но имеющее свой акционерный капитал, выступающее как самостоятельное юридическое лицо с самостоятельным балансом. С позиции принимающей стороны такой  банк считается местным банком с разной долей участия материнского банка от 100% акций, до смешанного  партнерства с резидентами. Этот прием стал широко применяемым инструментом в международных финансах и торговле. Но владеть корпорациями Эджа могли только банки-гиганты с активами более $300 млн. и в 1989г. в США было 110 корпораций Эджа. Большинство корпораций приобрело международный характер, частный заемный капитал перелился за пределы  США. 

  Противоречие банков и государства снялось за пределами США. Огромные военные расходы отягощали платежный баланс США, пассив которых в 60-е годы достиг опасных размеров. США вынуждены были сократить вывоз  частного долгосрочного капитала из страны. В 1965г. было принято “добровольное ограничение кредитов” банков за границу, с 1968г. в США был  введен контроль над зарубежными инвестициями. Однако зарубежные филиалы банковских холдингов США, финансируемые из ссудных ресурсов стран пребывания, стали осваивать новые ниши. В 1971г. Федеральная резервная система США ввела правило: кредиты, получаемые в странах базирования,  должны заменять отлив американского долгосрочного капитала. В 60-х годах  крупные банки (42% всех банковских активов США) официально приобрели статус транснациональных.

 Банковские монополии, которым на родине закон ограничил размер филиальной сети, развивались посредством филиалов и дочерних фирм на “неамериканских” финансовых источниках весьма бурно. В 1965г за пределами США было только 11 банков (180 филиалов) с активами $ 12.4 млрд, в 1977г. их число достигло 126 (731отделений), половина отделений (актив $259млрд) базировалась в Латинской Америке[1]. Здесь прямые инвестиции США составили в 1965г.-$9.4млрд., в 1972г. в 1.8 раза больше, активы отделений  банков США в 1965г. $1млрд., в 1972г. -$ 2.6млрд, в 1979г. -$3.7 млрд.  Крупные банки и корпорации создают обширные индустриальные межтерриториальные империи, живущие на принципе самофинансирования и самообеспечения, неподвластные национальным законам. Транснациональные фирмы известны уже в 30-х годах  в форме тарифных предприятий (Tariff factories) с вертикальной интеграцией фирм и внутренним торговым обменом. У них были собственные источники снабжения и рынки сбыта, свой торговый баланс и баланс трансфертных операций, что подчеркивало торговую и финансовую независимость их к государству. Ранее государство, на территории которого действовало тарифное предприятие, стремилось изолировать его от национальной экономики, ни о каком протекционизме речи не шло. Транснациональные филиалы формировались как чужеродные, не интегрируемые в экономику страны субъекты, которые не могут здесь играть роль движущей силы. Они превратились в “призрачные” нации и действовали как операторы, осваивающие чужие территории на предмет ресурса. Но ситуация в современной экономике иная, для нерезидентов создается “благоприятный инвестиционный климат” и все, что может государство теперь, это предоставить ТНК территорию, обеспечив при этом свою экономическую безопасность, брать налог и ренту.

  Прямые инвестиции, те, которые дают право кредитору контролировать управление на предприятиях заемщиков, были инвестированы в зарубежные филиалы и отделения, предпринимательский капитал, тарифные предприятия, ТНК. США увеличили свои прямые вложения после второй мировой войны с  $7.2 млрд. в 1946г. до $54.6 млрд. в 1966г.  И это логично, потому что пока существуют центры, где капитал быстро растет и периферия, где прибыли остаются большими, уровень прибыли в центрах не упадет до той точки, при которой процесс накопления прекратится и капитал будет эмигрировать. 

  Прямые инвестиции преследуют цели создать новый  рынок, а не расширять старый или приспосабливаться к нему, они являются актом демонстрации мощи крупных корпораций или финансовых групп, стремящихся занять монопольное положение или усилить олигопольные позиции. Прямые инвестиции направляются в страны второго эшелона, где институты экономики отличны от либерально-капиталистических, где инвестиционное мышление подменяет склонность к их непроизводительному потреблению. Поэтому за прямыми инвестициями из центров следуют специалисты. Из-за того, что внутренний рынок осваиваемых стран недостаточно емкий, инвестиции концентрируются часто в производстве сырья. В любом случае они создают здесь дуалистическую экономику и дуалистическое общество, которые не сообщаются между собой. Некоторые авторы утверждают, что такие инвестиции заменяют внутренние капиталовложения. Но в развивающихся странах проблема состоит не только из недостаточности капиталов, но и из проблемы их трудоизбыточности (случай, прямо противоположный тому, с чего начинались тресты в США).

   Так, анализируя “самую либеральную” экономическую систему, какой называют США,  мы пытались развенчать данный миф и показали, что эта самая свобода иллюзорна и со сменой исторических обстоятельств система рождает не просто монополии, а экономические империи, противостоящие государству. Бурное развитие транснациональных корпораций доказывает, что современная экономика групповая, плановая, и она требует мощного правового регулирования. Уже не просто физические и юридические лица, уже целые ассоциации лиц, усилившие свой экономический и политический потенциал до невероятных размеров, противостоят стихие рынка. Корпорация более адекватна техническому характеру цивилизации. Невозможно производить в одиночку в обществе, которое группируется вокруг машины и в котором частная собственность с трудом обретает благоприятный для себя климат. С другой стороны корпорация не способна решить проблемы неравномерного развития общественных укладов, отсюда остается ниша для деятельности государства в устранении этих  самых диспропорций. 

 

 

От бюджетного парадокса к глобальным финансам и неолиберальной доктрине.

 

  Под влиянием Дж. Кейнса появилась антикризисная политика, направленная на  обеспечение роста, полной занятости, обуздание инфляции. Из нее вырастало государство-нация, а теория воспевала регулируемую экономику. Государству отвели важную роль в проведении активной экономической политики. Дальше от центров капитализма говорили об импортозамещении, сбалансированном росте, ликвидации диспропорций в национальном хозяйстве (латиноамериканская школа ЭКЛА), процессе управляемой оптимизации (В.Леонтьев), координации хозяйства через рынок (Л.Экхард). В моделях госинтервенционализма идея роста ассоциировалась с ростом технического вооружения производства и промышленными инвестициями. После войны национальные хозяйства оптимизировали 4 величины: цены, занятость, внешнее равновесие, производство. Дискутировались механизмы дирижизма: бюджетная, кредитно-денежная политика, политика обменных курсов. Постепенное  увеличение денежной массы считалось нормой: эмиссия появлялась зачетным постфактум на выпуск продукта. Рост ВВП соотносился  с денежной массой. 

   В экспансионистском контексте предприятия стремились увеличить производство и инвестиции. Государственный дефицит воспринимался как необходимое явление и использовался  для финансирования государственных капиталовложений. И это был лучший способ увеличить доходы и хозяйств, и предприятий и вызвать рост  сбережений. Автаркия, закрылось государств-наций стимулировала накопление капитала и индустриальное развитие, но вела к гипертрофии госаппарата. Однако бюджетная политика содержала изъян, повернувший мир в посткейнсианство.

   Экономическую историю привел в движение бюджетный парадокс. По мнению Бернстейна П. и Хейнбронера Р. нелепо вводить разные правила учета расходов на функциониование и капиталовложения государства и предприятий, как это имеет место. У предприятия есть и товрооборот, и текущие расходы. Оно берет займ для финансирования скажем строительства. Полученный займ погашается постепенно, за вычетом амотризации. Предприятие объявляет акционерам о прибыли, но если бы его счета составлялись так, как строится госбюджет, вряд ли нашлось хоть одно из них, не имеющее дефицита. Фирмы не отражают в бухгалтерском учете свои расходы на капиталовложения в год, когда они сделаны, а расписывают их на несколько лет. У государства же капитальные расходы фигурируют в статье расходов общего бюджета наравне с текущими расходами и должны уравновешиваться бюджетными поступлениями в том же году. А надо бы было каждый год прибавлять некоторую сумму вложенных инвестиционных расходов, отражая в специальном отчете их остаток. Неоплаченная в течение года доля, финансируемая из займа была бы представлена как вклад в пассиве государства точно так, как облигации, выпущенные компанией с ограниченной ответственностью. Чистая стоимость государственного богатства стала бы активом, который служил бы эквивалентом выпущенных займов[i]. Изучая дефицит бюджета в США, авторы констатируют,  что “даже при повышенном погашении в первый год мы приходим к результату, что операционный бюджет почти не имеет дефицита, а скорее излишки”.

   Бюджетный дефицит авансировали займом и система держалась бы долго, если бы не груз военных расходов США на “горячую” и “холодную” войну. Проблемы бюджета США перешли на доллар и импортировались через инфляцию по миру. Беременная изъянами экономика главного динамического центра породила частные транснациональные банки, которые под низкий процент на нефтедолларовых депозитах финансировали частные фирмы, развивающиеся страны, амбициозные проекты индустриализации, “коммунистический лагерь” под продукцию их заводов. От заемщика требовали скудную информацию.Считалось, что государства с их печатными станками банкротами не бывают. Заемщики возводили дамбы (Бразилия), содержали военные режимы (Аргентина, Чили). Бразилия считалась экономическим чудом, Чили воспевалась как воплощение монетаристской добродетели.

 При создании бреттон-вудских институтов Дж.Кейнс предлагал выравнивание платежных балансов без ущемления внутреннего развития стран. Программа Кейнса позволяла  переоценить валюты государств, имеющих  излишки:

-создавался меж государственный клиринговый союз

-выпускалась международная валюта “банкор” (прототип эвро)

-процедура выравнивания торговых дисбалансов (для стран-дебиторов и стран-кредиторов)

 

  Но в Бреттнон Вуде заняли к Кейнсу минималистские позиции. В то время как банкор был бы настоящей международной валютой, МВФ стал  обычным резервным фондом, призванным продавать или давать в долг валюту. Де-факто была открыта дорога дефициту американского платежного баланса,  заморожено  выравнивание паритетов, ибо МВФ создавался для экспансии норм и правил стран-победителей. Доминирование доллара заложено уставом, чтобы ликвидировать замкнутые валютные группировки и нанести удар по стерлинговой зоне. Доллар стал базой монетарной системы мира, за ним стояла мощь Федеральной Резервной Системы США. Здесь источник кризиса. Фунт стерлинга справлялся с мировой задачей успешно более ста лет. Для его поддержания Англия часто отказывалась от экономического роста. США отвергли советы Д.Рикардо, их волновали внутренние функции доллара. Забота о нем на международных рынках была отдана другим.

   Кейнсианский вектор развития завершился бумом частных международных займов 1973-79гг., чему способствовал нерегулируемый рынок евродолларов. Операции производились бурно, риск скачка процентных ставок минимизировался плавающим обменным курсом валют. “Плавание” стилем “фридман” сняло острые валютные кризисы от дефицита американского платежного баланса, но мир стал хронически нестабильным и первый нефтяной шок 1973г. последовал за первым “рецептом”.

  Это совпало с компьютерной революции в банковском деле: финансовые операции стали осуществляться в реальном времени. Органы регулирования не поспевали за инновациями, да и не ясен был принцип регулирования на международной арене. Возник методологический вакуум, к реформе никто оказался не готов. Банкиры все больше обращались к догматам монетаризма, твердившим, что инфляция суть функция денег, а не кредита. При этом под деньгами разумели регулируемые центральными банками внутрениие деньги государства, а на управление сверхдоходного рынка евродолларового кредита накладывался запрет.

  Проблема международного долга, определившая направление эволюции мира, вышла из бюджетных проблем США, пассив платежного баланса которого к 70-м годам достиг опасных размеров. Зарубежные филиалы банковских холдингов США, финансируемые из ссудных ресурсов стран пребывания, осваивали новые ниши. ТНБ превысили объемы операций по займам, их капиталы не успевали за ростом баланса. Оценка кредитоспособности стран-дебиторов велась по коэффициенту покрытия задолженности: отношению внешнего долга (или объема текущих бюджетных дефицитов) к экспорту. Но с подорожанием процесса развития (политика “дешевых денег”, вызванная разбуханием денежной массы, сменилась политикой “дорогих денег” ссудного процента по ставке “прайм-рейт” в США), у 140 стран-заемщиков возникли проблемы и ТНБ грозил крах. Перед лицом аварии кредиторы сплотились, выразителями их интересов стали международные финансовые организации.

  Гигантские задолжености не расшивались предоставлением транснациональным банкам ликвидных активов. Суммы займов превышали собственный капитал, и если бы страны-должники не платили проценты, неплатежеспособной стала бы банковская система. Требовалось поддержать должников. Ведущую роль отвели МВФ. Предоставили кредиты и должники пошли на режим жесткой экономии и неолиберальные реформы, чтобы улучшить платежный баланс: ограничили эмиссию, провели кредитную рестрикцию, заморозили зарплаты, отменили контроль над банковским процентом, либерализировали внешнюю торговли, ограничили вмешательство государства в экономику, сократили его расходы на социальные нужды и влили средства в бюджет приватизацией. Кредиты шли не на развитие, а на реструктуризации долга (частный долг переводился в долги других источников). Отсюда универсальность программы МВФ. Она сдерживала катастрофу и ничего иного не решала. И займодавцы, и заемщики подавляли свои интересы, главным было не наращивать долги, спасая систему. Но система была  кабальной только для дебиторов. “Шоковая терапия”, однако, оказалась самым “дешевым” методом подавления инфляции. За провалы теорий платил народ.

   Долговой кризис, наступивший после мексиканского дефолта 1982г., ознаменовал победоносное шествие монетаризма по планете. Но это вынужденное следствие отсутствия институциональной реформы в банковском деле. Главное несоответствие вызвано тем, что частные деньги кредитовали государственные расходы, кесарю отдали богово, и последнего же обвиняли. Это провал как политики регулирования,  так и свободного рынка. И это начало новейшей экономической истории.

  Международные финансовые круги одобрили монетаристские стабилизационные программы “Вашингтонского консенсуса” академиков США. Эта доктрина свободного рынка и экономического либерализма не ставит вопрос об ответственности США за проводимую экономическую политику, при которой они потребляют больше, чем производят. Принимается догмат об неэффективности государства в экономике. Эффективностью называется одномерная конструкция, сводимая исключительно к денежной прибыли. Кредит МВФ выдается при условии сбалансированного бюджета (дефицит не более 2% ВВП). Государствам вменяется сократить госрасходы на национальное бытие, перераспределить ресурс в сферу высокой экономической отдачи,   упорядочить валютные курсы, снять барьеры для иностранного капитала, дерегулировать финансы, законодательно закрепить права собственности. Предельная либерализация, предельная приватизация, предельно жесткая бюджетная и денежная политика. Цель - достичь макростабильность, уничтожить государственный кредит и перейти к частным инвестициям. Вопрос экономического роста второстепенен, но контрвопрос явен: возможен ли рост, если центральные банки контролируют только денежную массу и не контролируют внутренние процентные ставки (они установились на завышенном уровне)?

   Неолиберальный проект не прост: учтено, что страны-дебиторы, загнанные в угол, будут искать доступ на экспортные рынки и рынки капиталов. В режиме жесткой экономии должники пройдут несколько стадий приспособления:

-фаза депрессии под давлением извне: поток кредитных средств пресекается, товарный дефицит пресекается, падает импорт, падает уровень жизни, нарушается процесс производства, внутренняя экономическая активность падает

-фаза корректировки: курс валют падает, из-за снижения внутреннего спроса средства производства переориентируются на экспорт, торговый баланс улучшается страна готова выплачивать долги и ей дают новый займ

-рост импорта и экспорта: внутренняя экономическая активность увеличивается, восстановление экономики смягчает отток средств

-рост ВНП и экспорта выше объема обязательств, кредитоспособность улучшается

 “Экономика задолженности” реструктурируется в экономику фондовых рынков. Ее следствием стало появление мирового финансового сверхрынка[ii]. Это было так: после нефтяных шоков 1973г.,1981г.возрасли расходы развитых стран на социальные компенсации и коммунальные затраты. Финансировать госрасходов без увеличения налогов на средний класс и компании стали за счет кредитов. Но как погашать займы, не вводя новые налоги? Беря новые займы и выстраивая пирамиду. А чтобы пирамида не рухнула, организуют циркуляцию казначейских обязательств на биржах мира, для чего проводят реформу биржевого дела. По времени это совпадает с компьютеризацией. Фондовые биржи, стимулированные государством, перестали быть клубом избранных и открыли двери новым финансовым операциям.

   Здесь есть еще одна сторона медали. В 70-е годы  инфляция создавала много проблем, сбережения мелких вкладчиков обесценивались и только ценные бумаги обеспечивали доход. Фирмы были в аналогичном положении: годовой рост цен составил 4-5%,  а процентная ставка по кредиту 10% (стоимость денег росла в 2 раза быстрее, чем стоимость товара). Как финансировать инвестиции? Биржа предлагала выпускать ценные бумаги. Но компенсировать ссудодателей на первичном рынке ценных бумаг невозможно: финансовый рынок не производит капитал. Но нет предела виртуозам и привлекается механизм  спекуляции с ее накачкой меновой стоимости. Спекуляция, не решает  проблему, но отодвигает ее куда-то в заоблачное будущее. Спекуляции нужен вторичный рынок. Но чтобы ссудодатель имел доход, а заемщик (фирма) при этом не платил, достаточно искусственно поддерживать на рынке динамику и рост и можно тратить, не зарабатывая, терять, не платя. Индекс капитализации  являет нам картину этого восхождения, но чтобы он восходил, нужна полная свобода капиталу в масштабе планеты, этот самый “сверхрынок”. Но здесь выигрывают ТНК с их динамичными проектами. Правительства убеждают снять перегородки, отказаться от своих “дебрей” и войти в простую систему единого рынка капиталов. Так, вытесняя кредит национальных банков, рынок ценных бумаг становится особым видом индустрии капитала, не соотносимой ни с какой товарной массой. Во многих странах мира подавлена денежная инфляция, но как быть с этой, уже финансовой инфляцией, которая выведена за пределы локальных взаимоотношений? Мир наводнился плавающим капиталом.

 Торговый и финансовый потоки неравновесны. Совмещение международного статуса доллара и национальной валюты убило международную  дисциплину. Вошли в обиход спекуляции центральных банков на недооценке/переоценке валют, далее следуют масштабные корректировки, пагубные для международной торговли. Мировая экономика продолжает двигаться в русле кризиса и развивается на фоне трех типов вопросов: вопроса задолженности государств, глобализации рынка капиталов, национализации денежных знаков. Как долго это будет?  Не известно.